Петербург от Ландскроны до Ниеншанца

15.05.2020 23:01

В записке шведским представителям на мирных переговорах в Нарве в 1615 г. Аксель Уксеншерна (Оксен-шерна) писал, что, «вне всякого сомнения», в лице русских мы имеем «лживого и близкого могучего соседа», которому из-за его «врожденных и словно бы с материнским молоком впитанных коварства и вероломства» нельзя доверять.

Однако ныне этот враг так «поставлен на колени», что наибольшая и наилучшая часть его страны либо находится в шведских руках, либо разорена и «не приносит никакой пользы».

Самые лучшие люди «в прошедшие годы уничтожены», и теперь остались лишь «такие, которые мало отличаются от толпы лесных бродяг».

Однако, будучи поистине государственным мужем, канцлер предвидел, что достигнутые Швецией успехи не пребудут вечными и Россия когда-нибудь вновь сможет подняться на ноги. Поэтому он подчеркнул: «И я допускаю и сознаю, что для нашего государства и отечества самым удобным, полезным, безопасным и даже необходимым был бы мир с русскими…»

На месте, где теперь стоит Петербург, в XVII в. находился шведский город Ниен с крепостью Ниеншанц. Печать города. Университетская библиотека (Упсала)

Эти слова Акселя Уксеншерны хорошо иллюстрируют историю взаимоотношений между Швецией и Россией, исполненных враждебности и соперничества, но также и понимания (по выражению канцлера) «обусловленных соседством обстоятельств».

За исключением Дании ни одна страна не играла в шведской истории столь значительной и роковой роли, как Россия

За исключением Дании ни одна страна не играла в шведской истории столь значительной и роковой роли, как Россия и различные княжества, существовавшие до образования в XV в. Русского государства. Борьба велась за торговые и военные интересы, и прежде всего речь здесь шла о господстве над устьем Невы, впадающей в Балтийское море.

Восточный путь

Русская история изначально была связана со страной, именуемой ныне Швецией. Пока норвежские и датские викинги развивали свою экспансию в западном направлении, шведы с IX в. совершали походы на восток. Важные пути вели либо по Финскому заливу и Неве, либо по балтийским водным путям, откуда по Днепру можно было пройти на юг до Киева и далее по Черному морю в Миклагорд (Константинополь). По возводимым вдоль этих торговых и разбойничьих путей деревянным укреплениям страна получила название Гардарика — слово «gard» («двор») поначалу означало «огороженное место».

Легенда об основании Русского государства известна из русской летописи XII в. Сначала наемники — или, как их называли русские, — варяги были изгнаны, поскольку требовали дани с местного населения. Но едва варяги покинули страну, как между местными князьями начались распри. И тогда, сообщает летописец монах Нестор, они «сказали себе: „Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву“». Славяне отправились за море к варягам — «к руси, ибо так именовались эти варяги». Благополучно прибыв, они объявили северным конунгам: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами».

Рунические камни свидетельствуют о путешествиях наших предков на восток. Наиболее известный в этой связи камень находится в Чельвестене (Эстергётланд); надпись на нем предположительно датируется IX в. и сообщает о том, что Эйвинд погиб на востоке, но где именно, неизвестно. К XI в. относится много камней со специфической информацией. Наиболее часто встречающееся иностранное географическое название — Греция, но есть много камней, указывающих на то, что в средневековых исландских источниках именуется Svitjod hin mikla, Storsverige (Scythia magna), то есть то, что мы теперь называем Россией. Например, на валуне в Эста (Сёрмланд) можно прочесть следующую надпись: «Ингефаст велел вырубить камень после (кончины) Сигвида, своего отца. Он пал в Хольмгарде как хёвдинг корабля вместе со своей бывшей на корабле командой». Поверхность камня с текстом сильно выветрилась, но текст поддается дешифровке при помощи этого рисунка, сделанного в XVII в.

Сколько-нибудь более подробные обстоятельства возникновения Русского государства покрыты мраком неизвестности

Согласно летописи, хёвдинг (вождь, военачальник) Рюрик в 862 г. основал род, который просуществовал долгое время и господствовал над разными княжествами земли русской. Хотя летопись содержит много мифического, и как даты, так и ход событий из нее ясно не следуют, все же можно предположить, что область южнее Ладоги (будущее Новгородское государство) в IX в. подпала под власть некоего свейского хёвдинга — пусть и при гораздо менее идиллических обстоятельствах, чем о том говорит летопись, — может быть, именно Рюрика и его братьев Трувора и Синеуса, и что затем, при потомках Рюрика, пределы государства распространились к югу. Содержащиеся в летописи сведения подтверждаются археологическими находками, свидетельствующими, что как раз в ту пору торговые связи с Севером были оживленными. Сколько-нибудь более подробные обстоятельства возникновения Русского государства покрыты, однако, мраком неизвестности и являются объектом споров между историками с тех пор, как был поднят сам этот вопрос. К сожалению, в этой полемике бурное проявление национальных чувств исследователей, живущих по разные стороны Балтийского моря, часто существенно преобладало над стремлением к объективности.

Многое говорит за то, что и название нового государства — Русь — имеет скандинавское происхождение: вероятно, оно восходит к древнеисландскому «rops», как «ropsmenn» или «ropskarlar» (ср.: «Roslagen» и финское название Швеции «Ruotsi»). Однако скандинавское языковое влияние этим не ограничивается: такие имена, как Олег, Ольга, Игорь и Глеб, большинством людей воспринимаемые как исконно русские, в действительности являются древнескандинавскими и их носили члены рода Рюрика: Хельги, Хельга, Ингварр, Гудлейфр (ср. нем. Готтлиб).

За столетия род Рюрика смешался с другими, но именно потомки Рюрика — уже под славянскими именами, как Владимир и Святополк, — правили Русским государством, пока в начале XVII в. на престол не взошли Романовы. Когда шведские короли сражались с русскими князьями, то на самом деле сталкивались друг с другом государи одной — хотя и разбавленной — крови.

Род Рюрика обрусел, но восточная торговля шведов продолжалась, особенно с острова Готланд. Шведские набеги на восточное побережье Балтийского моря были продиктованы не только жаждой наживы, но и религиозными мотивами, стремлением обратить русские племена в истинную веру. Вторжение варягов сопровождалось «крестовым походом», совершенным в 1150-х годах, когда Финляндия была присоединена к Швеции, пусть пока и в неясной форме. Спустя девяносто лет, в 1240 г., свей, финны и тавасты (последние незадолго до того насильственно обращенные в христианство нашими шведскими пращурами) атаковали устье Невы, но были отброшены князем Александром, принявшим прозвание Невский и впоследствии канонизированным.

В конце XIII столетия шведы укрепили свой контроль над Финляндией, в 1293 г. основали крепость Выборг, и в 1300 г. под водительством марскалка (высшего сановника) Торгильса Кнутссона большое войско, насчитывавшее свыше тысячи человек, совершило поход к устью Невы. Целью экспедиции было заложить шанец между реками, которые в «Хронике Эрика» именуются «Ниен» и «Черная речка» (русское название — Охта):

Между Невою и Черной рекою
Крепости быть с высокой стеною.
На мысе, где рек тех сливались пути.
Лучшего места им не найти.
С юга в залив Нева протекала,
А с севера Черная речка впадала.

Автор хроники говорит, что ему никогда не доводилось видеть столь могучего флота:

…Марскалк Торгильс Кнутссон собрался в поход
от имени конунга. В ледунг вошли
лучшие лодки и корабли.
Язычников конунг хотел проучить
и город Ландскруна велел заложить.
Воинов одиннадцать сотен собрали.
Поплыли из Швеции в дальние дали.

После нескольких стычек шведы завоевали это место, где и была возведена крепость Ландскрона, и основные шведские силы отправились домой. Воинов, оставшихся здесь для обороны укрепления, возглавлял некий начальник, которого «Хроника Эрика» называет «господином Стеном», и это — первый известный по имени житель «Петербурга». Однако гарнизон не смог сдержать напора русских атак. Его численность была слишком мала, а кроме того, люди ослабели от недоедания и «тяжкой болезни», от которой выпадали зубы, — то была цинга:

Случалось, когда за столами сидели,
Пили настои на травах и ели,
Их зубы со стуком на стол выпадали.
Живыми остаться смогли бы едва ли.
Многих убили беды такие.
Дома умерших стояли пустые.

В мае 1301 г. русское войско захватило Ландскрону — завершилась первая попытка шведов взять под свой контроль устье Невы в Финском заливе.

Первый крупный мирный договор между шведами и русскими был заключен в 1323 г. в Нотебурге (Орешке) — крепости, стоящей на острове в истоке Невы из Ладоги. Граница между Швецией и Новгородом — Россией — прошла по реке Сестре, впадающей в Финский залив всего в нескольких километрах от города, который мы сегодня знаем как Петербург.

Шведский царь

Борьба за берега Финского залива продолжалась с разной интенсивностью и в последующие столетия. В конце XVI в. Швеция завоевала значительные части Ингерманландии (Ижорской земли) и Эстляндии: в 1561 г. под власть шведской короны перешел Ревель, в 1581-м шведы заняли торговый город Нарва, и Юхан III к своим титулам короля Швеции, готов и вендов присоединил титулы «великого князя Финляндского, Карельского, Водской пятины и Ингерманландии в России, а также герцога эстов в Лифляндии» (пятина — название административной единицы в Новгородской республике).

По условиям Тявзинского мира 1595 г. шведам пришлось уступить России свои завоевания в Карелии

По условиям Тявзинского мира 1595 г. шведам пришлось уступить России свои завоевания в Карелии и Ингерманландии, и результаты борьбы за владычество в этой части Прибалтики вновь оказались не в пользу Швеции. Но уже через несколько лет после подписания мирного договора политическая ситуация коренным образом изменилась. В России начались внутренние раздоры, угрожавшие дальнейшему существованию государства: так называемая Смута. Суть конфликта состояла в том, кому занять русский трон после кончины сына Ивана IV Грозного — Федора в 1598 г., означавшей пресечение династии Рюриковичей по мужской линии. Несколько человек и групп на протяжении пятнадцати лет боролись между собой за право занять престол, пока наконец в 1613 г. царем России не был избран Михаил Романов.

Междоусобица в Русском государстве способствовала тому, что извечные враги — Швеция и Польша, десятилетиями соперничавшие за господство над прибалтийскими землями, — стали со все большей алчностью посматривать на восток. Россия подвергалась угрозе с двух сторон: шведы оказывали на нее давление с северо-запада (Ингерманландия, Эстляндия), а поляки нажимали с юго-запада (Смоленск). Под угрозой было само существование России. Чтобы противостоять польским войскам, русские и шведские послы в 1609 г. заключили в Выборге «нерасторжимый союз» между двумя странами, направленный против короля Сигизмунда III. Шведы обязались поддержать русского царя войском численностью в три тысячи человек пехоты и две тысячи человек кавалерии; взамен Россия уступала Швеции Корелу (Кексгольм) с уездом.

16 июля 1611 г. шведы захватили Новгород и владели им шесть лет

16 июля 1611 г. шведы захватили Новгород и владели им шесть лет, до заключения в 1617 г. Столбовского мира, по условиям которого город возвращался России. Благодаря контролю над Новгородом и рекой Волхов Швеция могла, по словам Густава II Адольфа, «культивировать прибыльную коммерцию». В книге Юхана Видекинда о шведско-русской войне 1607–1617 гг. (см. подпись под предыдущим рисунком) имеется воспроизведенная здесь гравюра Падта Брюгге. Королевская библиотека (Стокгольм)

Швеция вступила в войну на стороне России, но, несмотря на некоторые первоначальные успехи, командующему шведским войском Якобу Делагарди не удалось привести объединенные силы к окончательной победе. На протяжении нескольких месяцев 1610 г. шведская армия стояла в Москве и попыталась также осадить захваченный поляками Смоленск. Здесь удача отвернулась от шведского войска — оно было наголову разбито; правда, поляки позволили ему беспрепятственно уйти при условии, что шведы разорвут союз с Россией. Вслед за этим в Москве вспыхнуло восстание; царя Василия Шуйского, с которым у шведов был альянс, свергли с престола, и поляки вступили в Москву. Новым монархом Московского государства был провозглашен сын Сигизмунда III — польский королевич Владислав.

При сложившемся положении дел Якоб Делагарди счел себя свободным от каких бы то ни было союзнических обязательств по отношению к России и осадил Корелу, которая вопреки договору так и не была уступлена Швеции. 2 марта 1611 г. крепость была взята шведским войском. Поздней осенью Делагарди вступил в переговоры с Новгородом: Швеция требовала крупные части Ингерманландии, на что Совет господ Новгорода не согласился. Между тем недовольство русских польским правлением вскоре вынудило их снова обратиться за помощью к Швеции.

Медальон с изображением юных принцев Густава Адольфа и Карла Филиппа, претендентов на русский царский трон. Королевская библиотека (Стокгольм)

В июне 1611 г. было принято решение, которое, будь оно осуществлено в соответствии с разработанным планом, изменило бы карту и историю Европы: шведскому кронпринцу Густаву Адольфу предстояло стать великим князем московским, то есть царем России.

То было для Швеции крупным и неожиданным успехом, но Делагарди, не удовлетворившись достигнутым, попытался извлечь из возникшей ситуации пользу. В июле он штурмовал Новгород и принудил его руководителей заключить соглашение, скрепленное присягой и крестоце-лованием. По условиям соглашения Новгород признавал шведского короля Карла IX своим покровителем, и один из сыновей короля — Густав Адольф либо Карл Филипп — должен был стать русским царем и новгородским великим князем. Надлежало также призвать московских и владимирских бояр согласиться с этим решением.

К тому времени, когда это известие достигло Карла IX, он уже лежал на смертном одре, и его старшего сына и наследника Густава Адольфа ждала шведская корона. Реальным претендентом на русский трон оставался Карл Филипп, которому было тогда всего десять лет. Русские сочли это обстоятельство выгодным, поскольку юный возраст принца предоставил бы отечественным сатрапам большую свободу действий, а, кроме того, сулил более гибкую позицию по конфессиональному вопросу. Обе притязавшие на русский престол страны исповедовали, с точки зрения православия, лжеучения: поляки были католиками, а шведы — протестантами. Даже если русская сторона и не выдвигала официального требования о переходе принца в православие, смена им вероисповедания была в высшей степени желательной.

Шведская сторона тоже взвешивала преимущества и возможные слабости. Вдовствующей королеве не хотелось втягивать свое десятилетнее дитя в эту русскую авантюру; в сомнениях пребывал и король, которому было всего 17 лет. В ответ на письмо новгородцев Густав II Адольф написал, что в свое время он сам посетит «господ» в Новгороде и Москве, дабы там, на месте, наилучшим образом организовать управление страной. Пока же он просил новгородцев повиноваться королевскому воеводе боярину Делагарди, вести себя, как подобает добрым подданным, и помнить обо всей той помощи, которую они получили от шведской короны при прежнем короле.

Разумеется, возможность посадить шведского принца на русский трон таким мирным способом виделась весьма привлекательной. Однако русская корона, по выражению одного историка, была «едва ли столь блестящей и многообещающей, как это могло показаться на первый взгляд». Весь план основывался на том, что либо Россия окажется под скипетром нового царя, либо в ней вскоре разразятся распри. Несмотря на заверения в обратном, все же не было уверенности в том, что родившийся шведом принц действительно сможет по восшествии на русский трон сохранить свою веру.

Для Густава II Адольфа это решение осложнялось также иными внешнеполитическими заботами. На протяжении 1612 г. он был вынужден все свое время посвящать датчанам, которые учиняли вселявшие тревогу вторжения в южную и западную Швецию. Но в Новгороде события развивались в соответствии с собственной динамикой, и в июне от Делагарди пришло известие, что Карл Филипп уже провозглашен великим князем новгородским. Благодаря успехам шведских войск его великое княжество скоро расширило свои пределы, охватив крепость Орешек (Нотебург) и несколько других укрепленных ингерманландских городов — Ям, Копорье, Ивангород.

Документ из новгородского городского архива, который шведская армия, оставляя город, увезла в Швецию. Государственный архив Швеции (Стокгольм)

Тем временем новгородское посольство, прибывшее после заключенного с Делагарди договора, уже несколько месяцев находилось в Стокгольме, ожидая ответа шведского короля. В ноябре 1612 г. риксдаг высказался в пользу ходатайства Новгорода: Россия не должна оказаться в неприятельских (то есть польских) руках, а кроме того, для Швеции было бы почетно назначить России нового правителя. Однако право окончательного решения предоставлялось королю. Но у Густава II Адольфа совсем не было времени заниматься этим вопросом до окончания войны с датчанами. Как только на новый 1613 год был заключен мир с Данией, король предоставил новгородскому посольству возможность аудиенции у Карла Филиппа и пообещал, что принц сам с делегацией прибудет в Выборг до исхода февраля.

В Стокгольме Густав II Адольф раздавал имения находившимся там русским

Якоб Делагарди пребывал в Новгороде в качестве шведского командующего, а в Стокгольме Густав II Адольф раздавал имения находившимся там русским. Но тем временем события в России развивались таким образом, что угрожали свести на нет планы шведского правительства.

В ноябре 1612 г. в Москве было обнародовано приглашение на съезд в столице, и в феврале следующего года состоявшееся под руководством князя Дмитрия Пожарского и при поддержке бояр собрание высказалось против избрания на великокняжеский трон отечественного государя. Но поскольку в Стокгольме затянули с отъездом Карла Филиппа, в Москве начались волнения, и в конце февраля казацкой партии удалось добиться провозглашения русским царем шестнадцатилетнего Михаила Романова. И хотя избрание состоялось в сложной обстановке, официально оно было объявлено единогласным. Со временем эта романтическая версия стала восприниматься как единственно верная — по крайней мере в России.

В Швеции избрание Михаила не воспринималось как окончательное; ситуация в России была нестабильной, за прошедшие десять лет на троне произошло много перемен, и выбор юного Романова вовсе не обязательно означал, что шведский принц уже находится вне игры. Теперь уже не медлили, и в июне 1613 г. Карл Филипп выехал в Выборг, где встретился со шведской и новгородской делегациями, которым предстояло провести переговоры об условиях его восшествия на престол. Весной московские бояре присоединились к казацкой партии и присягнули на верность Михаилу Романову. Поэтому новгородцы выдвинули предложение о том, чтобы Карл Филипп стал великим князем только в Новгороде. Однако шведского короля не прельщала поделенная таким образом русская корона, и он не усматривал никаких выгод от того, что его брат станет великим князем во враждебном Москве государстве. Когда Новгород не смог дать гарантий, что Карл Филипп станет царем всей России, шведская сторона приняла решение рассматривать его как оккупированный город. Несколько новгородских делегатов присягнули на верность шведскому королю и получили дозволение вернуться домой, между тем как другие были задержаны в Выборге, по сути дела, заложниками. Что же до Карла Филиппа, то он возвратился в Стокгольм, так и не ступив на русскую землю.

Никогда русский престол не был столь близок для Швеции. Но хотя Карлу Филиппу и не суждено было водрузить на свою голову корону русского царя, война для шведов все-таки шла успешно. После того как Якоб Делагарди и другие шведские военачальники подчинили своей власти большую часть Ингерманландии, в 1615 г. начались мирные переговоры с Россией. Заключенный спустя два года в деревне Столбово на южном берегу Ладоги мир стал самым благоприятным для Швеции за всю ее историю: русские были вынуждены уступить Корельский уезд (Кексгольмский лен) и Ингерманландию. Швеция обладала теперь всем побережьем Финского залива от Нарвы до Карельского перешейка, между тем как Россия оказалась отрезанной от Балтийского моря. Часть Новгорода тоже стала шведской — и навечно: покидая город, шведские войска взяли с собой весь городской архив — в общей сложности 30 тысяч русских рукописных текстов. Заботами Якоба Делагарди уникальный архив был доставлен в Швецию, где хранится в Государственном архиве в Стокгольме под названием «Оккупационный архив из Новгорода, 1611–1617 гг.».

С новыми границами Балтика стала едва ли не внутренним морем Шведского государства, и это означало выдающийся триумф двадцатитрехлетнего короля. В своей речи к сословиям, произнесенной на открытии риксдага 26 августа 1617 г., Густав Адольф утверждал, что благодаря новозавоеванным крепостям Ивангород, Ям, Копорье, Нотебург и Кексгольм «в Финляндии и Эст-ляндии можно жить спокойно и в безопасности от русских не только в мирные времена, но и во время открытых военных действий». Финляндия, заявлял он далее, теперь отделена от России Ладогой, которая столь же широка, «как море между Швецией и Аландами или между Эстляндией и Нюландом», — море, которое не осмелился пересечь «ни один поляк».

«Итак, я возлагаю надежды на Господа, — уверенно вымолвил король слова, которые станут крылатыми, — что отныне русскому будет трудно перебежать или перескочить через этот ручеек».

«Расчищайте для себя столько земли, сколько сами пожелаете!»

Завоевание Ингерманландии было продиктовано соображениями стратегическими, но не менее важными являлись также торгово-политические и коммерческие интересы. Шведский историк Эрик Лённрут пишет: «Если отвлечься от стремления овладеть экспортными гаванями как от основополагающего мотива завоевательной политики королей династии Васа, то остается поискать какое-то более или менее разумное объяснение тому, что с таким усердием и такой последовательностью захватывали труднозащитимые части побережья и наживали себе потенциально труднодоступных врагов». По рекам Нева и Нарова товары можно было везти далее до Ладоги и оттуда в срединные районы России, а прибалтийские гавани связывали с землями остальной Европы. Из провинций, которые в то время уже находились под властью шведской короны, ни одна, пожалуй, не имела столь благоприятного местоположения, как Ингерманландия.

В обращенной к сословиям речи на риксдаге 1617 г. король долго говорил о коммерческих выгодах, обеспеченных завоеваниями. Отечество, сказал он, «этим мирным договором не только достигло желаемой безопасности и покрыло себя великой славой, но шведская корона и ее короли могут теперь благодаря Божьему провидению повелевать и диктовать свои условия в том, что находят справедливым…». Господь щедро и изобильно одарил страну «пашнями и лугами, пастбищами, богатыми рыбой реками и озерами», а в лесах полно всевозможных диких зверей, меха которых «очень ценны». Если мир продолжится, «то наша страна с ее значительными доходами весьма пополнит казну короны». В особенности же можно ожидать добрых дополнительных прибылей, поскольку «торговля со всей Россией должна будет идти через эти наши земли».

Губернаторство (с 1642 г. — генерал-губернаторство) Ингерманландия находилось под скипетром шведских королей на протяжении целого столетия, до Ништадтского мира 1721 г., хотя с 1703 г. реально принадлежало России. Население Ингерманландии составляло 60 тысяч человек — главным образом жители сельской местности. В подавляющем большинстве то были ижора, финны и русские, а в десятилетия шведской колонизации туда все больше приезжало восточных финнов, шведов и немцев. Одно из условий Столбовского трактата оговаривало, что бояре, монахи и горожане имели право выехать из Ингерманландии в двухнедельный срок, иначе же они становились шведскими подданными. Крестьяне, напротив, были обязаны остаться. Однако многие из них бежали в Россию — отчасти потому, что в Ингерманландии они оказывались в крепостной зависимости, а отчасти из-за гонений за православное вероисповедание со стороны протестантской церкви.

Шведское правительство приказало епископам стараться обращать русских в истинную веру

Шведское правительство приказало епископам стараться обращать русских в истинную веру «по-доброму, без принуждения», но действительность выглядела иначе: русских священников заставляли посещать лютеранские богослужения и угрожали тюремным заключением, если они не смогут предъявлять детей, умеющих читать катехизис (и наоборот, за каждые двадцать детей, умеющих читать катехизис, священники будут вознаграждаться четырьмя туннами (бочками) зерна и четырьмя туннландами земли!)[2]. В результате такой политики не только русские, но и православные карелы, финны и ижора целыми толпами бежали на восток.

Этот исход принял такие масштабы, что угрожал сорвать осуществляемые шведскими властями планы колонизации. Спустя два года после заключения Столбовского мира Густаву II Адольфу пришлось констатировать, что он не извлекает из Ингерманландии никакой пользы, поскольку она безлюдна, а в конце 1620-х годов бегство оттуда достигло таких размеров, что король велел вешать всех беглецов — и потенциальных, и уже пытавшихся это сделать.

В составе шведского посольства, отправленного в 1673 г. в Москву, находился молодой офицер-фортификатор Эрик Пальмквист, задачей которого было картографировать сеть дорог и зарисовывать русские крепости. В результате возникла красивая книга (в одном экземпляре) под названием «Некоторые наблюдения над Россией, сделанные во время последнего королевского посольства к московскому царю…» (1674). Здесь изображено прибытие посольства к шведско-русской границе у Муравейно (Моравены) на реке Луге (Государственный архив Швеции)

То был, разумеется, не лучший способ решить проблему заселения края. Как видим, король изначально рассматривал Ингерманландию как колонию. Поэтому способом компенсации массового исхода людей на восток являлось создание хороших условий для въезда в нее. В своей речи на риксдаге 1617 г. монарх призвал дворянство перестать «тесниться, спорить за землю и мучиться» из-за каких-то жалких дворов в Швеции, а обратить взоры на завоеванные области по другую сторону Балтики: «Перебирайтесь на эти земли и расчищайте для себя их, сколько пожелаете и на сколько хватит возможностей каждого». «Я, — обещал король, — предоставлю вам все привилегии и свободы, окажу помощь и всяческое покровительство». Именно щедрыми пожалованиями и ввезенной рабочей силой заселялась провинция.

Перед лицом массового бегства крестьян в Россию король распространил пожалования и на немецкое дворянство. Немцы должны были привозить с собой и крестьян. Благодаря этому десятки семей, преимущественно из Мекленбурга, переселились в имения в Копорском лене и к востоку от него. По мнению Густава II Адольфа, «добрые немецкие обычаи» должны были исправить нравы «русских свиней». В качестве поощрения новопоселенцы были на несколько лет освобождены от налогов и податей.

Немецким колонистам трудно было освоиться в этих местах, и многие вернулись на родину

Однако эксперимент оказался не слишком удачным: немецким колонистам трудно было освоиться в этих местах, и многие вернулись на родину. Этому не приходится особенно удивляться, учитывая существовавшие условия. Ингерманландия XVII столетия была негостеприимным, разоренным войной краем, в котором человека подстерегали дикие звери и прочие опасности. Путешественники того времени особенным испытанием называют несметные полчища комаров, которые в летнее время парализовали всякое сообщение между населенными пунктами; шведы называли комаров «русскими душами», что говорит об отношении приверженцев «истинной веры» к православным соседям.

Первоначально шведское правительство не предполагало колонизовать эту провинцию крестьянами из самой Швеции или других принадлежавших ей владений — Шведское государство было редконаселенным, и выезд людей в Ингерманландию нанес бы тяжелый ущерб экономике. Однако от указанной точки зрения пришлось быстро отказаться, помещики стали посылать своих управляющих в Финляндию нанимать людей, и шведские и финские крестьяне начали переселяться в Ингерманландию. Но край заселялся и менее добровольно: туда отправляли также всякого рода преступников. Незаконная охота, рубка принадлежавших короне дубов и некоторые иные преступления, согласно принятому королем в 1620 г. решению, карались высылкой в эту прибалтийскую провинцию, которую порой называли «шведской Сибирью». О взгляде на Ингерманландию как на своего рода свалку свидетельствуют слова, будто бы произнесенные королем Карлом X Густавом, когда встал вопрос о том, что делать со всеми жителями Сконе, Халланда и Бохуслена, которые стали шведскими подданными после заключенного с Данией в 1658 г. в Роскилле мира: «Да мы ведь можем отправить их в Ингерманландию».

«Укрепление из дерева и земли»

Важной предпосылкой для «культивирования богатой коммерции» (выражение Густава II Адольфа) являлось овладение движением по Неве, или Ниену, как эта река называлась на тогдашнем шведском языке. В цитированной выше речи на риксдаге король мог ограничиться констатацией, что это уже на самом деле достигнуто: «Для нас уже открыта дверь по реке Ниен, дабы проводить корабли и лодьи вверх по Ладожскому озеру и новгородской реке Волк (Волхов. — Б. Я.) до самых ворот Новгорода…»

Ингерманландский Карлберг

Ленные пожалования в Ингерманландии были весьма щедрыми. Одним из крупнейших было баронское имение Дудергоф, расположенное вдоль южного берега Финского залива. Оно в 1624 г. было предоставлено государственному советнику Юхану Шютте, наставнику принца Г устава Адольфа и с 1622 г. канцлеру Упсальской академии. Ю. Шютте, считавшийся одним из наиболее образованных шведов того времени, в 1629 г. стал генерал-губернатором Лифляндии, Ингерманландии и Карелии с поручением нести особую ответственность за дела права и образования. Он блестяще справился с возложенной на него ответственностью, основав в 1630 г. гофгерихт (верховный суд) и спустя еще два года университет в Дерпте (Тарту) — Academia Gustaviana (Густавианскую академию). То был второй университет в Шведском государстве (Абоская академия была основана в 1640-м, Academia Carolina (Каролинская академия, т. е. Лундский университет) — в 1666 г.), и Ю. Шютте стал его первым канцлером.

Еще большим пожалованием был наделен сводный брат Густава II Адольфа — Карл Карлсон Юлленъельм (плод связи Карла IX с дочерью пастора), первый наместник Ингерманландии и Кексгольмско-го лена. Во время войны с Польшей Карл Карлсон Юлленъельм угодил в польский плен и провел в заключении целых двенадцать лет. После освобождения, последовавшего в 1613 г., он был произведен своим братом сначала в баронское достоинство, затем в фельдмаршалы и в 1617 г. был назначен ландсхёвдингом (губернатором). На этом посту он пробыл три года.

В 1623 г., когда Карл Карлсон Юлленъельм уже уехал из Ингерманландии, он получил от короля в лен Ингрийский (Ижорский) погост площадью в 200 обеж (обжа — ингерманландская земельная мера площади, которая в начале шведского господства соответствовала тридцати туннам посевного зерна; с течением времени размеры обжи изменялись).

Эта местность располагалась юго-западнее Невы вокруг рек Славянка, Ижора и Тосна. При впадении Славянки в Неву генерал-губернатор сначала заложил усадьбы Гудилов и Риббингехольм. Около 1632 г. он приказал возвести себе «резиденцию» Карлберг — предшественницу стокгольмского замка Карлберг. Ингерманландский замок стоял дальше к югу, близ нынешнего Павловска. Поместья охватывали огромную территорию с несколькими селениями и дворами: Карлберг охватывал не менее восьмидесяти двух имений.

Карл Карлсон Юлленъельм был женат на одной из дочерей государственного казначея Швеции Севеда Риббинга. С кончиной Юлленъельма в 1650 г. полученное им в лен имение перешло в собственность семьи Риббингов. В 1703 г. территория оказалась в руках русских, но Карлберг под названием Графской Славянки просуществовал до 1831 г., когда на его месте и, вероятно, на том же фундаменте было возведено новое здание. Вполне может быть, что каменная кладка подвалов этого дома (со времен Второй мировой войны лежащего в руинах) восходит к Карлбергу. Если так, то она — один из немногих сохранившихся следов шведского присутствия в этих краях.

Наставник принца Густава Адольфа государственный советник Юхан Шютте, канцлер Упсальской академии, генерал-губернатор Лифляндии, Ингерманландии и Карелии
Шведская карта второй половины XVII в., показывающая имение семьи Риб-бингов Карлберг с церковью. Семейные владения раскинулись между реками Ижора и Славянка. К Карлбергу относилось много деревень, населенных главным образом шведскими крестьянами с такими именами, как Мартин Ёранссон и Улоф Андерсон. Библиотека Российской Академии наук (Петербург)
Летом 1701 г. обер-штурман Карл Эльдберг произвел замеры глубин в реке Неве, благодаря чему было составлено несколько гидрографических карт. На этой карте «ниенского рейда» (фарватера), где Нева впадает в Финский залив, отчетливо видны Ниен с укреплением, госпиталь и кирпичный завод, а также паромная пристань на другом берегу реки, где находился православный приход. На карте видны также три шведские усадьбы, или «резиденции», — на островах, которые теперь лежат в центральной части Петербурга: двор Коноу (Конау, Коноффа) на острове Усадица, двор Акерфельта на острове Перузина и двор Бьёркенхольма на острове Койвусаари (Березовом). Эрик Дальберг, посетив в 1681 г. эту низменную и подверженную наводнениям местность, описал ее так: «Река Нева на всем своем протяжении от Ладожского озера до Ниена по обе стороны имеет высокие песчаные берега, до самого города поросшие по большей части высоким лесом и кустарником. Она течет не особенно быстро и почти повсеместно имеет глубину шесть футов при низкой воде, так что при добром ветре можно идти против течения на лодьях и других судах, но при сильном встречном ветре затруднительно ходить и вниз, и вверх по течению. Но когда со стороны Балтийского моря, с запада или с северо- и юго-запада поднимается буря, вода в реке Неве у Ниена повышается на 4 локтя выше обычного уровня и причиняет большой ущерб стоящему там укреплению». Военный архив (Стокгольм)

Наряду с Нарвой, постепенно ставшей важным транзитным портом, и Нотебургом — замком Невы, запиравшим Ладогу, Швеция контролировала теперь также устье Невы в Финском заливе. Там стояла крепость Ниеншанц, основанная в последние годы жизни Карла IX и завершенная Густавом II Адольфом.

Замыслы возвести военное укрепление при впадении Невы в Финский залив вынашивал еще Юхан III, который, завоевав важные города и крепости в Эстляндии и Ингерманландии, стремился еще более расширить свои владения. Дабы московиты «не имели возможности как-либо вторгнуться в Финляндию», король желал— и об этом свидетельствуют несколько писем, направленных им в 1583 г. своим военачальникам, — перенести русско-шведскую границу от реки Сестры к Неве. То, что память о Ландскроне еще была жива, видно из письма от 1 июня 1583 г., в котором Арвиду Эриксону и Арвиду Хенриксону поручалось совместно с унтер-адмиралом Бенгтом Сёффрингсоном Юлленлудом «незамедлительно отправиться с несколькими тысячами хорошо обученных солдат к острову, где прежде, говорят, стояла крепость, и там опять поставить новое укрепление из дерева и земли, а также усилить его шанцами и рвами, дабы благодаря этому мы могли получить себе то, что расположено на этой стороне Ниена».

По Тявзинскому миру Швеции пришлось уступить свои завоевания в Карелии и Ингерманландии

Несмотря на повеление короля, настоящая крепость так и не была построена. Возведенные при впадении Охты в Неву полевые укрепления не были настолько неприступными, чтобы русские вскоре вновь не смогли завладеть дельтой Невы, и по Тявзинскому миру 1595 г. Швеции пришлось уступить свои завоевания в Карелии и Ингерманландии.

Спустя пятнадцать лет, когда Швеция во время Смуты в России возвратила себе территории вокруг невской дельты, вопрос обрел прежнюю актуальность. В начале 1610 г. Карл IX приказал своим военачальникам подобрать удобное место для шанца, «с тем чтобы можно было сохранять весь Ниен под шведской короной». По-видимому, работы начались очень скоро, однако из-за недостатка материалов и противодействия со стороны русских дело затянулось.

В июле 1611 г. король в письме сетовал на то, что от строящегося на Неве шанца проку мало и надлежит побыстрее лишить «нотебуржцев» всякой связи с Балтийским морем.

Для этого выбрали косу между Невой и ее притоком Охтой (т. е. Черной речкой, или Черным ручьем), довольно далеко от устья Невы.

Судя по всему, новый шанец был заложен если и не точно на месте Ландскроны, то, во всяком случае, неподалеку от нее. Укрепление, получившее название Нюенсканс (нем. Нюеншантц, Невашантц; фин. Неванлинна; рус. Ниеншанц), не было большим ни по своим размерам, ни по численности гарнизона. Ко времени Столбовского мира 1617 г. в Ниеншанце и Нотебурге находилось в общей сложности 200 солдат, и Ниеншанц подчинялся командиру Нотебурга.

За пределами Ниеншанца, на другом берегу Охты, было подготовлено место для города, получившего название Ниен. Не имеется никаких сведений относительно застройки вокруг крепости на протяжении первых лет ее существования, но можно предположить, что многих людей привлекло это место, столь благоприятное для торговли, а кроме того, находившееся под защитой шведских пушек. Первым документом, освещающим планы шведского правительства, является плакат, изданный Густавом II Адольфом в полевом лагере Херспрук в июне 1632 г., в котором монарх объявил о своем намерении «заложить» город на Неве и другие города «в нескольких удобных местах» на территории Ингерманландии и Карелии. Дабы города росли, «жили-поживали» и со временем достигли «процветания и благополучия», король пожаловал их жителям городские права и привилегии и освободил на шестилетний срок от «всех взимаемых с горожан податей и повинностей». Привилегии продлевались городам, особенно Ниену, жители которых возьмутся их «украсить и придать им нарядность добрыми каменными домами и строениями».

По мысли основателей, новый город должен был стать складочным местом для торговли с Россией и, кроме того, перетянуть на себя русскую коммерцию, которая велась через Архангельск.

В 1644 г. инженер Георгий Швенгель начертил план Ниеншанца и новозаложенного города. Это не зарисовка с натуры, а проектный план укреплений и регулирования строительства. Замыслы Швенгеля не получили осуществления; прежде всего это относится к крепости, и город остался слабо укрепленным. Об этом свидетельствуют как нападение русских в 1656 г., так и окончательная капитуляция, происшедшая в 1703 г. Военный архив (Стокгольм)

Одним из тех, кому надлежало убедить русских перенести торговлю в Ниен и Нарву, был немец Бернхард Штеен фон Штеенхузен, крупный землевладелец в Ниенском приходе. Вообще-то русские купцы были заинтересованы в подобной смене приоритетов, но покуда Ниен не получил никаких формальных городских привилегий, его будущее оставалось неясным, и торговля не принимала должных масштабов.

После того как регентское правительство при малолетней королеве Кристине в 1638 г. заверило, что Ниен пользуется шведским городовым правом, в 1642 г. были обнародованы городские привилегии. В утвержденной спустя пять лет королевой Кристиной хартии подчеркивалось, что Густав II Адольф не только стремился «расширить и укрепить… истинное божественное знание и чистую евангельскую веру», но и «старался основать и построить разные города». Королева желает «продолжить дело основания городов», а посему «по своей монаршей милости и благорасположению» сочла правильным «поощрять, содействовать и впредь способствовать», предоставляя привилегии, свободы, права тому, кто «уже обзавелся хозяйством либо же намерен это сделать»:

«Поскольку городовое право Швеции есть основа доброго благоустройства городов и порядка в государстве, то мы желаем, чтобы наш город Ниен и населяющие его горожане, а также пребывающие и живущие там иноземцы пользовались этим правом и придерживались его, живя сообразно с его положениями, и всегда во всех случаях и делах вели себя, руководствуясь им…»

На гербе и печати города Ниена был изображен лев, стоящий между двумя потоками и держащий меч в правой передней лапе.

В 1642 г. население Ниена насчитывало 471 человека, но после получения городом привилегий численность жителей возросла и на переломе веков достигла почти двух тысяч человек — это означает, что Ниен был уже одним из самых населенных городов в восточной части Шведского государства, уступая лишь Або и, возможно, Выборгу. Состав населения Ниена был пестрым. Одним из национальных меньшинств были русские. Рабочими и ремесленниками в городе были преимущественно шведы и финны. До 1642 г. добрая половина горожан была родом из Финляндии, но после получения Ниеном городских привилегий туда из Прибалтийских провинций переехала часть немецких купцов, а также несколько голландцев и англичан. Мало-помалу немцы составили ведущую группу населения города со своей собственной приходской церковью. Языком администрации тоже был немецкий, хотя чиновниками на самых высоких должностях состояли шведы.

Сведений о жизни в Ниене не особенно много, однако при помощи карт мы можем получить вполне ясную картину облика города в конце XVII столетия. Жилые дома стояли длинными прямыми рядами вдоль берега Охты в том месте, где она впадает в Неву, и улицы были широкими. На более раннем плане 1644 г. проставлены названия трех улиц: Конунгегатан (Королевская улица), Меллангатан (Средняя улица) и Виборгскагатан (Выборгская улица). Дома за редкими исключениями были деревянными. Малая Черная речка делила город на две половины, соединявшиеся тремя мостами. На южном берегу располагалась каменная шведско-финская церковь с пасторской усадьбой и школьными зданиями, а на северном — немецкая церковь и площадь с ратушей и госпиталем. К югу от города находились хлебные амбары горожан, сады, хмельники и пашенные угодья, а к северу — предместье, кирпичный завод, сад коменданта и несколько деревень.

Город соединялся с крепостью мостом, носившим название Шеппсбрун (Корабельный мост). На другом берегу Невы, приблизительно там, где теперь стоит Смольный монастырь, находилась русская церковь, окорм-лявшая русское население Ниена и Ниенского прихода (Спасского погоста). Через реку была устроена паромная переправа.

Одно из немногих описаний Ниена принадлежит шведскому языковеду Ю. Г. Спарвенфельду, посетившему город во время своего путешествия в Россию в 1684 г. Ю. Г. Спарвенфельд отмечает, что Сестра-река — рубеж между Выборгским и Нотебургским ленами, эта старая «известная» граница — не более чем «какой-нибудь маленький дождевой ручеек, через который можно запросто перепрыгнуть» (созданный Густавом II Адольфом образ уже стал крылатым!). Преодолев «великие тяготы и многократно испытанное чувство отвращения», Спарвенфельд прибывает в Ниен, где, «поскольку в том месте нет ни единого постоялого двора», поселяется у ратмана и почтмейстера. Округа, отмечает Спарвенфельд, «удивительно приятна своей равнинностью и полезным для здоровья местоположением». Все население живет «в избах, то есть курных домах, в которых очень тепло». Волоковые окна в стенах всегда держатся открытыми до вечера, когда семьи зажигают «свои светильники— лучины… которые, будучи как следует высушены, горят порядочно хорошо». Еще Спарвенфельд рассказывает, что люди здесь «живут дольше, нежели в других местах, и рожают больше детей». В качестве примера он упоминает об одном столетнем старце, способном взобраться потрем или четырем «большим и высоким» ступеням на печь и оттуда наблюдать за «внуками своих детей в колыбелях», которые стоят на полу, и их бывает порой до пяти.

Среди шведских ремесленников в Ниене имелись, в частности, серебряных дел мастера — впрочем, то была профессия, в которой шведские специалисты прославятся и в Петербурге. Еще одним жившим в Ниене выдающимся шведом был Урбан Ерне, родившийся в 1641 г. в имении государственного дротса (наместника) Габриэля Уксеншерны Скворитс (Копорский лен), где его отец служил пастором. В 1647 г. семья переехала в Ниен, и отец занял должность приходского пастора.

В Ниене юный сын священника был определен в тривиальную школу, где обучался логике, риторике, поэзии, грамматике и музыке. Однако знания сочинений Цицерона, Вергилия и Эзопа на латыни и древнегреческом было недостаточно для человека, желавшего обеспечить себе будущность в этой части света, — ситуация в Ингерманландии требовала также хорошего владения живыми языками, причем не одним. В созданном уже на старости лет труде «Orthographia Svecana» (1716) Урбан Ерне вспоминает, как еще ребенком должен был изучать все четыре языка, на которых говорили в Ниене:

«И с тех пор я больше всего полюбил шведский язык, ибо поскольку в моем Отечестве в те времена были в ходу четыре разных языка, а именно шведский, немецкий, финский и русский, то каждый человек изучал тот язык, в котором был воспитан, и старался достичь в нем совершенства».

Отец руководил приходом до 1654 г. После его кончины Урбан вместе со старшим братом Томасом был отправлен в Дерптский университет, где, однако, пробыли недолго из-за недостатка средств, хотя у них и были бесплатные стол и жилье. Они вернулись в Ниен уже через пару месяцев.

Между тем будущее виделось неопределенным и для Урбана Ерне, и для других жителей города. Несмотря на стремление шведского правительства сделать Ниен открытым стапельным городом под властью шведской короны, торговля так и не приобрела значительных объемов. Важная причина такого положения дел заключалась в том, что город не получил защиты в виде мощной крепости. В относящихся к Ниену и Ниеншанцу официальных письмах то и дело повторяется тема о скверном состоянии укреплений. В 1652 г. генерал-губернатор Ингерманландии и Кексгольмского лена Эрик Стенбок отмечает, что город «не укреплен, а стоит совершенно открытым». Спустя два года его преемник Густав Эвертсон Хурн сетует на то, что состояние крепостей лена находится ниже всякой критики: они настолько разрушены, что «во дворах многих сельских жителей ворота лучше, чем те, какие я нашел у государственных крепостей». Эта запущенность имела роковые последствия: летом 1656 г. город и укрепления штурмовали силами нескольких рот русские; многие жители были убиты, а дома обращены в пепел. Что же до Урбана Ерне, то он отправился в Нарву и затем в Стокгольм, где сделал выдающуюся карьеру как врач и естествоиспытатель.

Хотя уже в сентябре шведы смогли вернуть себе укрепление, неожиданно оставленное русскими войсками, происшествие 1656 г. показало цену беспечности. И стокгольмское правительство, и местные королевские военачальники пообещали населению города, что шанец будет укреплен и на строительные работы пришлют даже финских солдат. Но из этих великих планов опять ничего не вышло: обещанные войска прибыли, однако никаких работ произведено не было, поскольку отсутствовали средства на оплату мастеровым людям…

Принимая во внимание стратегическое значение восточных фортификаций, такая Политика властей кажется необъяснимой. Но небрежение крепостями имело свои очевидные причины. Шведская внешняя политика в военном отношении ориентировалась по преимуществу на юг. Для противостояния возможному неприятелю были обеспечены превосходные стратегические позиции. Завоевание Померании создало предпосылки для удара в сердце Германии и Польши, а также для нападения на Данию по суше; к тому же шведский флот имел в Висмаре опорную базу для операций в датском фарватере.

Восточному фронту подобного внимания не уделялось— граница с Россией по Сестре-реке рассматривалась исключительно с оборонительной точки зрения. Задача состояла в том, чтобы не позволить русским сломать замок, запиравший вход в Неву. Русским, чтобы достичь Балтийского моря, и в самом деле было трудно перепрыгнуть через Ладогу и Чудское озеро, но ведь то же самое в равной степени относилось и к шведам, если бы они решили наступать. К этому добавились трудности со снабжением, которые делали Ингерманландию непригодной в качестве операционной базы при нападении на внутренние районы России. Обеспечение провиантом шведской эскадры в Финском заливе зависело от военно-морских баз Кальмар и Карльскруна, и эскадре каждую осень приходилось возвращаться домой за необходимым продовольствием.

Только один шведский военный высокого ранга осознавал серьезность ситуации — командующий государственными фортификациями Эрик Дальберг. Он раз за разом обращался к Карлу XI, пытаясь привлечь его внимание к жалкому состоянию Ниеншанца. Э. Дальберг передавал королю и письменные описания, и чертежи крепости, а в сентябре 1681 г. лично посетил Ниеншанц. По возвращении в Стокгольм он составил «неоспоримый» отчет, в котором констатировал, что «и городские сооружения, и укрепление в том состоянии, в каком они ныне пребывают, более вредны, нежели полезны». Он продолжает: если Ниен будет «оккупирован русскими», то не только пресечется сообщение между Карелией и Ингерманланди-ей, но и русские смогут «всей своей великой силой войск легко… за краткое время так укрепиться в сей местности между двумя этими значительными реками и наконец (от чего да избавит милостивый Господь) осуществить свое с незапамятных времен испытываемое желание закрепиться на Балтийском море».

Эта бумага произвела определенное впечатление — для Ниеншанца были выделены средства и люди. Но и то, и другое поступило в недостаточных количествах, и в 1695 и 1698 гг. Э. Дальберг снова поднимает вопрос о «маленьком беззащитном шанце». Дальберг исходил из того соображения, что русские не отказались от своих планов и крепость Нотебург едва ли долго продержится. Поэтому генерал-губернатор предлагал королю устроить в Финских шхерах (так называлась местность ближе к устью реки) адмиралтейство с военными кораблями, которые смогли бы защитить шведские позиции на Неве и при необходимости ходить вверх по реке и во внутренние районы России.

В этой ситуации очнулись и другие шведские военные. Генерал-квартирмейстер Карл Магнус Стюарт (впоследствии преемник Дальберга на посту главы фортификационного ведомства) вносил, например, предложение перенести оборонительные сооружения ближе к месту впадения Невы в Балтийское море, на какой-нибудь один из семидесяти болотистых безлюдных островов в ее устье.

Но было поздно. Карл XII бросил все силы на войну в Польше, а шведские войска в Ингерманландии занимали главным образом оборонительные позиции. Король весной 1701 г. выступил с главной армией против польского короля Августа II, и тогда же сложился план шведских наступательных действий в Прибалтийских провинциях. Но все передвижения, едва начавшись, спутались перед лицом угрозы со стороны русской армии, которая весьма усилилась после сокрушительного поражения под Нарвой, понесенного в предыдущем году. Численность шведских войск в Финляндии и Прибалтийских провинциях достигала приблизительно 15 тысяч человек, между тем как русская армия в одной только Ингерманландии была значительно больше.

После того как главное шведское войско было в Лифляндии ослаблено несколькими состоявшимися в 1701–1702 гг. боями, царь Петр ощутил себя достаточно сильным для похода на Нотебург. В сентябре 1702 г. двенадцатитысячная русская армия начала осаду этой крепости, которая и была в следующем месяце взята после двух штурмов. Численность шведского гарнизона едва ли превышала 275 человек, и это кое-что говорит о ее обороноспособности. «…Зело жесток сей орех был, аднака, слава Богу, счасливо разгрызен», — констатировал Петр, намекая на название крепости, сразу же переименованной им в Шлиссельбург.

К замку от Ладоги теперь имелся ключ, и ситуация стала угрожающей

К замку от Ладоги теперь имелся ключ, и ситуация стала угрожающей. Стюарт осознавал, что для обороны Ингерманландии необходимы скоординированные действия нескольких генералов, но король был недоступен, а сам Стюарт не имел достаточно власти, чтобы повлиять на обстановку. К тому же для отпора русским шведский гарнизон был слишком малочисленным и давно страдал от голода. 23 апреля к Ниеншанцу подошло огромное русское войско под командованием генерал-фельдмаршала Б. П. Шереметева. Сначала были атакованы и заняты так называемые внешние укрепления, которые обороняли полторы сотни человек.

Шереметев разбил лагерь вокруг крепости и города. В ночь на 26 апреля на лодьях от Шлиссельбурга подошла русская артиллерия: 16 мортир и 48 пушек с десятью тысячами бомб. Днем в лагерь прибыл сам царь.

Штурм крепости начался 30 апреля. Ее комендант Юхан Аполлоф имел в своем распоряжении 600 человек против 20 тысяч русских, но на требование капитулировать ответил, что принял от своего короля крепость не для того, чтобы ее сдать, а чтобы защищать.

На плане показана осада русскими Ниеншанца в апреле 1703 г., за неделю до сдачи крепости генерал-фельдмаршалу Б. П. Шереметеву. Военный архив (Стокгольм)

Получив этот ответ, царь отдал приказ бомбардировать Ниеншанц. Батареи грохотали всю ночь, и на рассвете 1 мая Аполлоф барабанным боем дал знать, что намерен вступить в переговоры. Они продолжались несколько часов, после чего крепость сдалась; условием капитуляции был свободный выход гарнизона.

Назавтра, 2 мая, русские торжественно вошли в Ниеншанц. Аполлоф передал ключи от крепостных ворот Шереметеву, и русское войско во главе с царем и бомбардирской ротой гвардейского Преображенского полка под развевающимися знаменами и под барабанный бой вступило в город. Как и Нотебург, эта крепость сразу же была переименована — ее назвали Шлотбургом. Согласно русским источникам, шведские солдаты были свободно отпущены в Выборг; но есть шведское свидетельство, будто царь нарушил данное им обещание и гарнизон был пленен.

В Ниеншанце Петр оставался две недели. Наконец-то он стоял на берегу Балтийского моря — цели его имперской политики. Один из вопросов, над которыми размышлял царь, заключался в том, восстанавливать ли заново на том же месте укрепление и город или подыскать для них более удобное место. После обсуждений на военном совете Петр принял решение заложить новую крепость на острове, расположенном ближе к невскому устью. Выбор пал на остров Янисаари — Заячий, и Ниеншанц был срыт, чтобы не попал в неприятельские руки. Первые разрушения были произведены непосредственно после его завоевания, последующие — в 1709 г. после Полтавской битвы, победа в которой убедила Петра в военном превосходстве России над Швецией. Командор Юст Юль, пребывавший в 1709–1711 гг. датским посланником при дворе Петра, собственными глазами видел, как под валы Ниеншанца были заложены два ящика с порохом. Грохот взрыва был столь силен, что лед на Неве потрескался и земля содрогнулась, «как от землетрясения».

Так началась глава русской истории, неразрывно связанная с царем Петром Великим и созданным им городом — Санкт-Петербургом.

Автор: Янгфельдт Бенгт


Актуально